Пустота над рекой. Далеко в поле идет мужик с санками.

 

 

 

 

  Лешу Горячева трудно представить монахом. Не знаю, ожидал ли он сам этого от себя, - (я-то во всяком случае не ожидал) - но, при том, что мы читали, вроде, одни книги и одинаково толковали ночами о Тибете и йоге, это он, а не я, по восемь часов в день стал учить тибетский язык, и, по крохам собрав деньги, махнул в Индию, стал монахом в дальнем тибетском монастыре...

 

 

 

Странно, конечно, - закономерно и все же странно, возвращаясь, находить Сашу Кочарова здесь, в Сарнатхе. Десять лет назад, когда Сашка, мы с Андреем и Слава Комаровский приехали в Индию, мы вместе осваивали этот мир – учились говорить по-тибетски, впервые попадали на аудиенцию к Далай-ламе, раскрыв глаза, слушали разные истории про детей-перерожденцев и про подвиги отшельников. Тогда каждый из нас отыскивал здесь ответы на свои вопросы, привезенные из России.

Потом мы с Андреем вернулись, а Саша остался и сам стал как бы частью этого мира – один из осевших в Индии иностранцев, профессор тибетской иконописи в Буддийском Университете.

 Голос автора: 

 

 

 

-          

 

Сначала Леша стоит возле очереди монахов (существует «в параллель»)

Затем ворота монастыря. Мальчик- перерожденец.

Леша (за кадром- текст начинается на конец Леши возле очереди и продолжается на воротах):

- В принципе, для тибетцев не так важно, монах - не монах, если человек доходит до такого уровня, что его называют ламой не по одежде. А это достигается каким-то уединением, йогическими практиками, тяжелыми практиками... А знают такие практики очень мало людей, их очень тяжело найти. Пожалуй, единственный здесь, кто знает - это лама Годи.

 

Карандашов:

- А чего ты ушел отсюда?

Леша (синхрон):

- Ушел? Нет, я не отсюда ушел, я …

           Свободы очень мало на самом деле. Здесь учишься, учишься, служба, служба… Здесь забываешь вообще, а зачем ты здесь. Вот я в Бире когда жил, наверх приходишь после службы, после всего вечером, в свою келью. Сел, ну, сейчас, думаешь, разденусь... Вдруг раз - звук трубы. Смотришь - утро. Почему в одежде, вообще? Как сел, так и заснул.

 

 

(от Маргариты)

 

Последние годы Андрей мечтал поселиться в деревне - стал поговаривать, что напряженной работой заслужил, наконец, право уйти в это "как бы затворничество". Думаю, для него прообразом такой жизни был дедушка. Так называют старых лам в Бурятии. Жимба Жамцо Цыденов, когда Андрей с Сашкой Кочаровым приехали в Забайкалье на поиски Учителя, жил в поселке Дарасун после 12-летней отсидки в сталинских лагерях. Глянув на них, он сказал:

- Хотите остаться? Ну-ну. Поживите. Помогите пока по дому...

 

Два дня они пололи огород, потом стали выгребать навоз из коровника.

 

 

Ты не увидишь, чтобы лама, хороший лама, вышел просто прогуляться, его на улице не увидишь годами. Он собранно живет (рассказывает о знакомых ему ламах).

 

 

 

 

(За кадром голос Маргариты):

 

В наш первый приезд 10 лет назад я вот так же взбиралась из долины по еле приметной тропке – к Учителю, живущему на горе 30 лет.

И опять, как всегда, - пока поднимаешься до монашеских поселений, внутренне словно проходишь таможенный контроль: как живешь? что сделано? Почему-то в такие моменты я вспоминаю, как мой свекор, отец Андрея, прошедший немецкие лагеря старик, до последнего дня ни в чем не дававший себе спуску, обидевшись на что-то, вдруг сказал мне: "Какая же ты буддистка!"

 

Разговор с отшельниками во дворике:

   Маргарита: - Вы наверное, знаете Учителя. Мы хотели его навестить, но хижина закрыта.

 

(Заходят в хижину. В хижине):

Маргарита:    - Наверное, настоящая буддийская жизнь - это именно жизнь отшельников... /знаете, люди обычно думают, что, поскольку отшельники сидят выше всех, они знают какую-то тайну.../

А в монастырях ведь, в основном, идут ритуалы и изучение философии ...

 

Отшельник: - Ну-у, да. - Но ведь там вообще не обязательно изучают философию. Монастырь - это больше. Если все только будут читать книги, кто станет их кормить? В монастырях еще есть монахи доб-до, которые только работают. В Тибете много таких.

(Неожиданно улыбается): А вообще, как говорится: можно просидеть и всю жизнь в затворе, но даже не начать духовной жизни вообще...

(пауза)

Маргарита: Я хотела спросить... Я иногда думаю, может быть, надо оставить все дела, что я пытаюсь делать, и заняться только медитацией... стремиться к жизни, похожей на вашу...

... Но как же эти монахи доб-до? В чем смысл их жизни?

Отшельник: - Медитации - это же тренировка ума. Наш ум слишком активен и необуздан, - мечется то туда, то сюда, как дикая обезьяна. Медитация - это обуздание ума. Наша цель - направить обузданный ум на развитие любви и на постижение реальности. А монахи доб-до могут очень хорошо держать монашеские обеты, и обеты (по-тибетски: домпа - буквально значит: "связанность") - это тоже обуздание себя. А так - они только работают целую жизнь, только помогают.

-         И чего они достигают в этой жизни?

-         Они каждый день утром и вечером делают шестиразовые медитации... – И бывает очень странно, когда они умирают. Никто не замечает этих монахов при жизни, а при смерти у них внешне прекращается дыхание и останавливается сердце, но они делают свою медитацию – это может быть неделю, а может быть даже две. Только тогда обычные тибетцы понимают, что это был необычный человек. У нас самым важным считается, когда человек умирает, - тогда он показывает все, чем является. И эта смерть - как результат. Вся жизнь тогда имеет результат.

 

Да, в буддизме смерть - постоянная тема осмысления, - здесь ключ к преодолению нашей зацикленности на сиюминутных переживаниях и планах.

Невечность и смерть...

И вот – это подступило ко мне: Андрей в больнице, и перспектива операции на аортальный клапан надвигается неотвратимо. Теперь знаю: пока затаившаяся за порогом смерть не зацепит сердце крючком, - не узнаешь, что тебе действительно дорого в жизни. Столько прокручивала раньше медитации на тему невечности и смерти, - а как грянуло, одна мысль: чтоб только был жив!

 

 

 

- Я для нее переводил… А как девушки раздеваться начали, Лхамо мне сказала: «Нет, не быть тебе монахом»…

Я ей очень благодарен.

 

 

 

Леша за кадром говорит про Лхамо:

- Оракул – она женщина 60 лет, …

 

Лхамо «наезжает» на Лешу (на руках и взглядах Лхамо на Лешины руки не фиксироваться –лучще затянуть-умножить кадр взгляда Лхамо на Лешу: встревоженности, заботы)

 

+ перевод ее слов:

-         Когда это с тобой случилось? В России? Ты был в отчаянии?

(Леша отворачивается, не хочет говорить)

-         Нет, постой! Скажи! Из-за чего? Из-за девушки? Т-т-т! Это плохо!

 

(Карандашов – за кадром)

У тибетских лам, и у Лхамо тоже, чувствуешь себя неуютно, как на приеме у врача, где ты должен раздеться и рассказать обо всех своих проблемах, не скрываясь. Тибетцы готовы это делать – они верят в своих лам.

Но мы не будем этого делать даже с теми, кому верим, - даже с самими собой. То есть будем, - но не до конца...

 

Леша (за кадром):- Я в течении трех месяцев общался с ней и о смысле жизни, и о монахах, и обо всем... 

 

Лхамо:   - Насчет буддизма - это вы обращайтесь к ламам. А я что умею, то только и делаю. Я просто лечу, помогаю, как могу, людям.

 

13.

Опять Леша у стены (как в начале эпизода)

сначала сидит молча (может быть, начать с кадра, в котором он на вопрос Карандашова: «Не кажется тебе, что ты как бы взбирался в гору, а потом хлобысь – что все напрасно» отворачивается)

Карандашов: Вопрос про социум (как ты себя в нем чувствуешь? – или что-то вроде того)

- Я в нем нахожусь, коплю деньги, потом уезжаю в Индию, Непал.

- А как у тебя родители к этому?

…

 

 

(на кадр ожидания на лестнице - вид сверху):

Когда Учитель говорит: "Нет возможности встретиться с тобой в этот раз", думаешь: значит, неготова. Он замечает, что не о чем пока говорить, что пока я пришла опять только что со словами... И даже хотя слышу: «болен», все равно первое чувство, что это урок.

 

(на кадр ожидания в 1-й комнате):

Он очень болен. Но кажется, его и невозможно жалеть так, как обычного, беспомощного перед страданиями человека.

 

(Выходит помощник, выносит книгу в подарок.)

- Учителю сегодня стало хуже, он сожалеет, что не сможет поговорить с тобой, как обещал. Это – тебе подарок.

- Что это за книга?

-         Это издано на пожертвованные Учителю деньги. "Сердечная сущность ясных объяснений Мудрости", - изложение самых тонких моментов в постижении реальности.

-         Можно я загляну попрощаться?

 

(Кадр с Учителем Маргариты, глядящим, пересиливая себя, прямо перед собой, и - склонившимся над постелью в приступе болезни.)

 

 

(на кадр Маргариты, укладывающей хадак в сумку):

годами нет возможности приехать... Я думала: потом, потом... вот сделаю то, что была должна... И что теперь? - Что можно сделать, когда Учитель заболел? ...Ему и помочь-то нельзя - он предпочтет идти болеть в одиночестве, - в холодную хижину на гору. Как все йогины...

... и он как бы отстраняется, показывая, что нет ничего надежного вовне, даже Учителя, на что можно было бы положиться как на гарантию в жизни... - остаешься наедине со своими вопросами: «Есть ли в моих занятиях буддизмом смысл с точки зрения «жизни вообще»? Есть ли польза, которую могли бы признать люди, которые не верят ни во что, - например, мои родители?» (Я боюсь, что, если забуду об этом вопросе, - могу провести всю жизнь, просто отгородившись, в своей такой специальной буддийской комнате). Учитель обращает меня с этими вопросами лицом к самой себе.

 

 

 

 

 

Когда заканчиваются разговоры и все слова уже высказаны, каждый из нас все равно остается с тем, что сложилось внутри. Словами это не прикрыть и не изменить.

Тибетцы здесь на горных дорожках, встречаясь с нами, прерывают бормотать молитвы на миг и здороваются, улыбаясь, - не смущаясь, что мы не понимаем сказанных слов. Наверное, молятся и о нас так же, как и обо всех живых существах…

 

/Все сказанное уходит. Но что есть я сам, это остается. Если бы это еще и понять…/